Подход - Страница 15

Попойка кончилась въ десятомъ часу вечера, когда все привезенное кабатчикомъ угощеніе изсякло до капли. Нѣкоторые гости и гостьи требовали еще пива и водки, но взять было негдѣ. Кабатчикъ оставилъ работника собирать опорожненную посуду, а самъ сѣлъ въ телѣжку и уѣхалъ домой. Съ нимъ навязывался ѣхать, чтобы проводить его до Быкова, совсѣмъ уже пьяный староста, но кабатчикъ, предвидя и тамъ бражничество старосты, наотрѣзъ отказалъ ему, чѣмъ привелъ въ страшный гнѣвъ.

— Ну, ладно! Покажу же я тебѣ, коли такъ! кричалъ ему вслѣдъ староста.

— Ничего не покажешь. Завтра же я пришлю тебѣ сороковку водки и полдюжины пива на похмелье, отвѣчалъ кабатчикъ, стегая лошадь.

По отъѣздѣ его, на деревнѣ долго еще раздавались пьяныя пѣсни, крики, визгливые голоса бабъ, ругань и звуки гармоніи.

Степенный и исправный мужикъ Антипъ Яковлевъ, отринувшій въ первый пріѣздъ въ Колдовино кабатчика всякіе переговоры съ нимъ насчетъ открытія кабака въ деревнѣ, былъ у себя дома среди многочисленнаго семейства изъ женатыхъ сыновей и внучатъ. Онъ прислушивался къ крикамъ, пѣснямъ и бабьему визгу на деревнѣ и плевался.

— Продадутъ, анаѳемы, свою деревню кабатчику, какъ пить дать, продадутъ! Вотъ что вино да разные подарки-то дѣлаютъ! Люди на себя прямо руки накладываютъ, досадливо бормоталъ онъ. — Обрадовались даровому винищу и на разореніе идутъ. Черти! Дьяволы!

На слѣдующее утро Антипъ Яковлевъ, напившись чаю и расчесавъ гребнемъ свою длинную сѣдую бороду, пошелъ по деревнѣ, чтобъ увидать кой-кого изъ основательныхъ мужиковъ и уговорить ихъ не сдаваться на предложеніе кабатчика. Подойдя къ одной избѣ, онъ постучалъ въ окно. Въ фортку выглянула пожилая баба съ подбитымъ глазомъ и пахнула на Антипа Яковлева виннымъ перегаромъ. Антипъ Яковлевъ сурово взглянулъ на нее и спросилъ:

— Гдѣ это такъ разукрасилась?

— Охъ, ужъ и не говори, Антипъ Яковличъ! Согрѣшили мы вчера, окаянныя. Бѣсъ попуталъ.

— На мужнинъ кулакъ наткнулась, что ли?

— И сама не помню, какъ и обо что! Вина я прежде никогда не пила, развѣ только самую малость въ праздникъ, а тутъ вчера подъѣхалъ съ пирушкой этотъ самый дьяволъ и соблазнилъ меня, окаянную. Да какъ соблазнилъ-то! Голова сегодня словно пивной котелъ!

— Безстыдница. Еще не стыдишься разсказывать. Мужъ дома?

— Охъ, ушелъ, ушелъ, мерзавецъ! Должно быть, ушелъ въ Быково опохмеляться къ Аверьяну Пантелеичу.

— Тьфу ты пропасть! плюнулъ Антипъ Яковлевъ. — Основательный божескій мужикъ, и изъ-за дарового угощенія съ кругу сбился. Вернется и протрезвится, такъ ты, Мавра Алексѣевна, уговаривай его, чтобы онъ хоть на сходкѣ-то въ воскресенье противъ кабака стоялъ.

— Да какъ тутъ, голубчикъ, уговаривать, коли угощеніе мы отъ кабатчика приняли, платокъ взяли. Надо тоже и совѣсть знать.

— А онъ съ совѣстью! Кабатчикъ-то, я говорю, съ совѣстью? раздраженно крикнулъ бабѣ Антипъ Яковлевъ и пошелъ къ другой избѣ.

Въ другой избѣ онъ засталъ самого хозяина. Тотъ вышелъ къ нему за ворота безъ шапки, хмурый, тяжело вздыхая и почесываясь. Очевидно, онъ вчера сильно выпилъ и результаты вчерашняго хмеля сильно мучили его. Лицо было помято, голосъ хриплый.

— Праздновалъ вчера у кабатчика? спросилъ его Антипъ Яковлевъ.

— Да вѣдь какъ не праздновать, коли всѣ праздновали.

— А вотъ я не праздновалъ. Слышь, Ларивонъ Панкратовъ, не продавай хоть ты-то въ воскресенье на сходкѣ деревню кабатчику.

— Такъ-то оно такъ, Антипъ Яковлевичъ, да вѣдь Аверьянъ-то Пантелеевъ хочетъ намъ въ общество домъ пожертвовать.

— Какой домъ? Слушай его!

— Да какъ же… Двѣсти рублей каждый годъ отъ него на міръ будетъ, а черезъ десять лѣтъ онъ и домъ пожертвуетъ. Бумагу даетъ.

— Да вѣдь въ десять-то лѣтъ вы, черти, всѣ сопьетесь при кабакѣ, изъ исправныхъ мужиковъ сдѣлаетесь нищими…

— Ну, никто какъ Богъ, Антипъ Яковличъ. А вѣдь тутъ домъ подъ училище и двѣсти рублей каждый годъ. Оно, положимъ, двѣсти рублей для общества деньги не велики, но можно триста потребовать міромъ. Онъ триста дастъ, ежели міръ поторгуется. Но главная статья — домъ подъ училище…

— Да никакого тутъ училища не будетъ. До училища вы даже не доживете.

— Ну, никто какъ Богъ. Живой о живомъ и думаетъ.

— Дуракъ! крикнулъ ему Антипъ Яковлевъ и сердито пошелъ къ другой избѣ.

Въ другихъ избахъ то же самое или почти то же самое. Очевидно, кабатчикъ пустилъ корни крѣпко въ обитателей деревни.

Побывавъ въ пяти-шести избахъ исправныхъ мужиковъ, понуря голову возвращался къ себѣ домой Антипъ Яковлевъ и бормоталъ себѣ подъ носъ:

— Продали деревню, продали!

XIII

Было воскресное сѣрое, осеннее утро. Въ Крюковѣ звонили къ обѣднѣ и слабый звонъ колокола доносился до Колдовина, на грязной улицѣ котораго было замѣтно необычайное для праздничнаго утра движеніе. Молодыя и старыя бабы въ головныхъ шерстяныхъ платкахъ одного и того же рисунка, подаренныхъ имъ на пирушкѣ у Буялихи кабатчикомъ, поспѣшно перешныривали изъ калитки одного двора въ другой, вызывали сосѣдокъ и шушукались. Пошушукавшись, онѣ вмѣстѣ съ сосѣдками бѣжали на другой дворъ. Слышались отдѣльно произнесенныя громко фразы въ родѣ слѣдующихъ:

— По жестяному чайнику каждой въ придачу къ платку обѣщалъ… «Коли ежели, говоритъ, міръ рѣшитъ — бабѣ жестяной чайникъ?…

— Знаю, знаю, слышала. Чайникъ въ хозяйствѣ вещь хорошая. Неужто опускать?

— Зачѣмъ опускать? Мой Сергѣй на міру будетъ кричать за кабакъ.

— И мой Иванъ Иванычъ тоже. Говорятъ, братья Трынкины артачатся. И чего имъ? Всѣ трое народъ трезвый, такъ какая имъ опаска отъ кабака?